Каспар Кирай никогда не пойдет на вечер встречи выпускников. Во-первых, его туда никто не позовет. Ну, кроме…
(был там один)
(прическа педика, повадки не в меру дружелюбного и дипломатичного лемура)
(настолько толераст, что встречался с, мать ее, филиппинкой)
(что в системе ценностей кирая было где-то на отметке «трахать рыбу»)

Кирай ненавидит рыбу. Ну, кроме суши и роллов, конечно. Это ж не рыба. Сушироллы никогда не застрянут у тебя костью в горле, например, и не будут вонять филиппинкой на всю квартиру.

У сушироллов и рыбы из общего только сальмонелла. 

…во-вторых, Кирай бы сам ни за что не пошел: типа, все бывшие додики будут рассказывать, как у них все прекрасно сложилось, а у Кирая прекрасно сложилась только ключица (литералли пополам), да и той помогли и мамы, и папы, и кредиты. Точнее, кредиторы. Долгая история, ха-ха… Нет, вы лучше расскажите про то, как съездили в отпуск на сказочное Бали, пока его, Каспара, сказочно… ха.

Ха. Ха. Ха.

Редкое место, где можно курить и где Каспара еще не знают.

Каспар щелкает зажигалкой; зубчатое колесико царапает палец. Очень горячо, очень. Почти неприятно. Осталось понять, что неприятнее: ощущение или сам факт того, что тебе может быть неприятно.

Кирай поставил бы на первое.

Кирай никогда не выигрывал на ставках.

Каспар выпрямляется на барном стуле – хрустит шеей, щелкает поясницей, - и тут же ловит себя на мысли, что опрометчиво он отказался от пояса из собачьей шерсти в переходе. Типа, не помогло бы, так позабавило. Интересно, пахнут ли пояса из собачьей шерсти псиной в дождливые дни?

Кирай опрокидывает в себя шот дешевого рома (привкус спирта обжигает горло чуть не до скупых мужских слез) и затягивается; задерживает дыхание, пока ром проваливается вниз по пищеводу – по ощущениям, прожигая новый путь. Раскаленный комок растекается где-то под ребрами. Желудок, станция конечная, выходим, выходим.

Конечная, ясказал. А ну стоять. Поезд обратно не идет.

Каспар смотрит на настенные часы над стойкой: семь вечера. Это значит, что осталось потерпеть меньше суток. Еще чуть-чуть, и он снова будет чувствовать прекрасное, волшебное ничего; еще чуть-чуть…

- Ты третий раз смотришь на эти часы, - сиплый вздох из-за стойки. – Я третий раз тебе говорю, что они показывают без пятнадцати семь последние два года.

Кирай очень боится, что сейчас последует закономерный, в общем-то, вопрос: парень, мож того, хватит, не наливать?
(вопроса-утверждения не следует)
(редкое место, где можно курить и где каспара еще не знают)
(каспар продолжает обезболиваться как может и как умеет)
(утром его мучения можно будет прекратить разве что выстрелом в голову, но это проблемы будущего каспара)

Еще один шот исчезает в бездонном жерле. У бездонного жерла болит спина, болят сбитые руки, болит желудок и, самое главное, душа. Ноет, ноет, ноет. На локтях – корка, будто им, Каспаром, вытерли асфальт. Через сутки он сорвет эту корку до мяса просто потому, что это весело; почти так же, как лопать пупырчатую пленку. Сейчас он морщится, касаясь локтями барной стойки. Боль вспыхивает в каспаровом организме то там, то тут совершенно без предупреждения: он и не подозревал, что у него, вообще-то, обалденно забиты плечи. Да, спал как собака. Да, таскал всякое. Ну и что?

- Занято, мадемуазель, - без разбору рыкает Кирай куда-то влево и ведет многострадальным плечом. Где-то слева силуэт пытается подсесть к нему до неприличия близко; настолько близко, что можно почуять запах пота, мятной жвачки и одеколона. В одеколоне можно было бы различить ноты мандарина, ветивера и бобов тонка, но Каспар по девушкам. Владелец одеколона – явно нет, иначе бы не притирал свой тощий зад.

Прежде чем объяснить парню на доступном языке, в чем именно он неправ,
(а. по праву рождения)
(б. чужое личное пространство нужно уважать как господа бога нашего, если не хочешь закончить, как его сынишка)
(с. да просто потому что, бллллять)
Каспар все-таки скашивает взгляд.

Класс, просто класс.

Полицейский – звучит гордо.

Объяснение на доступном языке застревает у Каспара где-то в глотке, угрожая вернуть обратным поездом весь выпитый ром, ланч, завтрак и полметра ливера заодно – пусть мир посмотрят, себя покажут. Лицо полицейского выглядит смутно… ну… э… знакомым?..
(охуительно знакомым)
(количество знакомых рож вокруг обычно прямо пропорционально количеству выпитого – факт)
(но это был не тот случай, каспар готов поклясться здоровьем анастейши, нет-нет-нет, не тот)

Знакомая рожа, чуть расплываясь в свете стойки, смеется – смех тоже знаком до боли; кажется, эта благовоспитанная с виду рожа только и делала рядом с ним, что ржала – звук смеха ускоряет когнитивные процессы в разы.

Нет, ну знакомым с этим парнем нужно быть как минимум ради Гиннесса…

- Хуи на блюде, - хмыкает Каспар, изображая бурную мыслительную деятельность глубокой складкой между бровей. 

…а еще ради койкоместа в его доме, когда под родной крышей разражалась очередная буря, и ради бессовестно скатанной физики, и ради вздохов по филиппинским, мать их, сиськам, и ради…

Складка между бровями медленно разглаживается. Гиннесс, ледяной и черный, как сердце бывшей, становится ближе на два с половиной дюйма.

- Вау. Выглядишь… - Каспар окидывает дружочка взглядом. Че вообще принято говорить в таких ситуациях? Выглядишь хорошо? Круто? Выросшим? - …выглядишь полицейским.

Ну, хотя бы честно.

- Как поживает К… К… Кактамблять её… Кэрол?? Удалила эпикантус, как хотела? Ты только её предупреди, что он по наследству передается. В смысле, детишки у вас будут пиздогл… с эпик-кантусом.

Каспар немедленно празднует победу над памятью щедрым глотком Гиннесса. Плевать, если Кенни заказал его себе. Он заслужил.

Кстати, а его точно Кенни зовут?.. Понарожали тут на «к».

Отредактировано Kaspar Kiraj (2020-07-23 04:05:31)

Мысленно я подсчитываю наличные: шесть долларов двадцать девять центов за пачку винстона (чистой воды грабеж, ей богу, это ровно на шесть долларов двадцать девять центов больше, чем я зарабатываю в час), три доллара за шот... кстати, сколько стоил ром?.. Ох блллять...

Самое время вспомнить о руке помощи ближнего своего.

Кенни, друг. Дружище. Дружочек-пирожочек. Сколько лет, сколько зим!.. Кстати, сколько? Флиппера и Лопаку уже не ставят в прайм-тайм? Ладно, мы точно не застали Флинтстоунов. Точно, я говорю. 
(улыбающаяся рожица Кенни выглядит так, будто свои семь-долларов-в час он спускает на ириски и игровые автоматы)
(я вчера видел бигля с таким же лицом: глаза интеллигентные, нос в перьях и дерьме)
Дружище. Друг. Дружба!
(самые дешевые проститутки за семь долларов в час могут разве что харкнуть на брудершафт – даже не стараясь скрыть отвращение)
(каспар кирай за семь долларов в час имитирует дружбу-до-гроба без регистрации и смс)
(дожили, блллять, а ведь когда-то у меня были самые крутые покемоны на фишках)

Мне всегда казалось, что Кенни похож на дитя порочного союза слоупока и псайдака. Его мать постоянно мучили мигрени. Каждый раз, как я оказывался в её доме - приступ. Приступ ужасной, всепоглощающей боли и виноватое «оу, Каспар, у мамы опять болит голова, тебе лучше… ну… съебаться».
(последнее – шепотом, а то вдруг мама услышит)
Отца Кенни я вообще никогда не видел. Хоть что-то у нас было общее. Что-то общее у меня было и с, простигосподи, Кортникэрол – она тоже приходила к Кенни только после смс «эй мамы нет дома кстати».

Я думал, я скатился.

Чем больше я вспоминаю, тем отчетливее понимаю, что никуда я и не поднимался.

Я пытаюсь понять, болят у меня почки или поясница.

Блеяние Кенни почти не действует мне на нервы; напротив, оказывает едва не гипнотическое воздействие: почечные канальцы перестилают эпителий, кислотно-щелочной баланс крови восстанавливается, детские психотравмы прорабатываются сами собой.

А нет, Кенни, это все гиннесс, выкуси.

- То-то мне разонравился мак, - морщусь в пиво, - Даже мак’наггетсы у них попахивают дешевым мак’трудом. Я думал, у Кэрол фамилия Гонсалес или что-то типа того. Тогда можно было бы завернуть что-нибудь про «мак’мексиканский мак’труд». Но нельзя. Вот, блять, жалость-то. Крошка Кристи. Кэрол. К-к-кортни.

Он подсаживается поближе, полицейский значок тускло блестит; Кенни наверняка натирает его трижды в день – сначала хлопком, потом тряпочкой из грубой шерсти полирует, потом кашемиром, и так до тех пор, пока в отражении каждую пору на носу не увидит. Очень на него похоже. Очень.

Умилительно.

Очень приятно смотреть, как у кого-то родом из твоего детства что-то сложилось. У меня вибрирует телефон в кармане. Доставать не хочется.

Он говорит нам. Имеет в виду, конечно, что пить будем оба, а платить будет он. Потому что я тут для имитации дружбы, вообще-то. Любой труд должен оплачиваться. Даже мексиканский.
(на самом деле я действительно растроган)
(заплакал бы, если бы не путал желание заплакать с позывами к мочеиспусканию – когда нихрена не чувствуешь, несложно запутаться)
(когда в тебе несколько шотов рома, и того легче)

- Бла-бла-бла. Много вопросов, офицер.
Кенни играет в морской бой с барной картой; я все еще пытаюсь понять, пора ли заходить в отношениях с Кенни настолько далеко, чтобы просить у него почку. Готов поспорить, у него первая положительная – как у всех героев.

Я ни разу не видел его пьяным. Он наверняка очень смешной: хлюпает носом, краснеет и заикается. Кто-то скажет «э, в смысле, не меняется никак??», но неееет, не я, нет. Я знаю. Я-то знаю! Дружба.
(от гиннесса слегка першит в горле)
-  Ты разогнался, - хмыкаю и, кажется, ухмыляюсь. По крайней мере чувствую, как щека ползет вверх. Может, это нервный тик. Может, инсульт. Кто знает. Я сегодня, блллять, человек-загадка. Взвешиваю стакан в руке. Разбитый локоть оставляет на стойке ярко-красный след. Это не я. Не надо на меня так смотреть. Оно так и было.

Я щелкаю суставами пальцев.

-  Так. Давай так. Я н-не… - нет, все-таки немного тошнит. У меня очень, очень шершавый язык. Вязкий и непово… порово… - Не желаю, короче, говорить в таких неравных с т-точки зрения промилле в крови условиях. Один стакан – один вопрос, Мак’Кормик.

Стакан становится на два с половиной дюйма ближе к Кенни. Я и так ему фору дал. Или он мне дал. Я не знаю, кто кому чего дал, короче. Точно не Кортни Кенни.

- Ты там не женился, кстати? Не завел этих… ну… ты понял?

Да ладно, завести он мог за это время разве что бычьего цепня, и тот остался из жалости.

Это все - совсем все, от влажно блестящих зенок Кенни до пыльных стаканов, на дне которых прячется тусклый свет, - пробуждает во мне какую-то странную, нездоровую ностальгию. Просто потому что ностальгия нормального человека - это, блллин, тоска по светлому прошлому, по альпийским лугам, плюшевым мишкам и маминым поцелуям; ни с первым, ни со вторым у меня не сложилось, а мамины поцелуи иной раз были на градус-другой выше, чем вся выпивка Кенни вместе взятая. 

Нет, не то чтобы я жалуюсь, я не из тех слюнтяев, которые ”ууууу меня в детстве целовали на двенадцать и три сотых процентов меньше чем того мальчика из церковного хора поэтому я такой”. В сущности, вся эта херня в детстве ничего не значит - оно все просто… ну… было, и никуда от этого не деться; меня это не тяготит. Просто…
(соображаю я туго)
(мысли ворочаются, как мухи в меду: неуклюжей липкой массой)

Я долгим взглядом провожаю первый стакан, опрокинутый внутрикенно. Что чувствует Кенни, обращаясь к воспоминаниям? Тепло? Безопасность? Запах духов Кортни? Материнского, бллин, молока? 
(выкуси, лавэль, мир - ничерта не безопасное место, это я знаю точно)
(такие, как ты, живут с уверенностью, что в подворотне их никто не ждет, они никогда не попадут в автокатастрофу, не станут жертвами теракта)
(с уверенностью, что кортни никогда не… кортни же на это не способна, она не такая, да?)

Ждет, попадут, станут. Такая. Это я точно знаю, да. Это, вообще-то, выживать пмогает, пнимаеш, Кенни??
(бармен переспрашивает)
(я че, вслух??)

влажные волосы кортни прилипают к лицу; она не воняет рыбой, она пахнет какими-то лекарственными травками и сладковатой косметической пудрой, но вряд ли кенни об этом знает

Мне незачем возвращаться в прошлое; ну что там может ждать? аква “ама барби герл”, разбавленное до прозрачности молоко, джинсы, на которых было столько засохшей грязи, что можно было поставить их в угол вместо себя?
(никто бы не заметил подмены)
(у меня было две пары джинс: повседневные и нормальные, которые мне отдала миссис лавэль)
(точно так же у меня появилась лишняя пара кроссовок и иногда перепадали куртки: храни господь генетическую лотерею, давшую нам один рост и одинаковый размер обуви)
(мы, клянусь, были как биба и боба, только, ну, одного снесли в хорошенький насест, а другого - в компостную яму)

от щеки кортни на моем плече остается след пудры и жирного тонального крема

Шмыгаю носом.
(пья… ная разззмазня)

Короче, решительно не о чем вспоминать; ну, разве что о том, как долботряс Кенни едва не провалился в люк - Микеланджело, бля, обоссаный. Или о том, как я… ну, мы - о том как мы подкинули в портфель моему отчиму карпа, после того как он… все было в чешуе и слизи… прямо как тогда с Кортни… фублять… Или это, короче, как…

Короче, не о чем. Все эти недоданные двенадцать и три сотых процента поцелуев могут пристроить к более нуждающемуся в них месту. Вон к той болячке на локте, например. Ну, как вариант, я не настаиваю.

- Че ты заладил - “вернулся, вернулся”... Хр-р-рень, - фыркаю, опрокидывая в себя стакан. Мог бы и побольше налить. Жлоб. - Я понятия не имею, о чем ты. Я нигде не сидел, если ты об этом, - ерзаю на барном стуле, на котором сижу костлявой жопой. - Че, не можешь сам проверить? Ты же этот, как его. Коп.

Склоняюсь над плечом Кенни. Еб твою мать, как хорошо-то стало. На самом деле тусклый прожектор просто перестал бить мне в глаза. Надеюсь, Кенни тоже не станет. Он же мне друг. Он не такой. Друг, дружище. Дружба!

- Ты, может, не заметил, но ты ваще-то мусор, - доверительно шепчу, наклоняясь. За ухом у него след засохшего геля для бритья. Беееленькие хлопья - один в один как если на жаре кожу потереть. Почему-то мне все это - и мусор, и пена, и морда ебалая-Кенни - кажется крайне смешным. Настолько, что я едва сдерживаюсь, чтобы не заржать до икоты. Потому что если я засмеюсь, у меня наверняка носом пойдет гиннесс. Я не готов расставаться с ним так. - Я верррнулся чтобы вершить пррравосудие.

Нарочито картавлю. Получается плохо, потому что мне постоянно приходится стискивать себя за локти, чтобы не захохотать. Слишком глубокие и резкие вдохи отдаются пощелкиванием в ребрах и ментоловым ощущением в груди.

Провожаю взглядом стакан с зелененьким почти восхищенно. Вот это пацан. Почти мужик. Еще бы молоко по усам не текло - ну или че это там у него. У Кенни молока столько, что за ушами трещит. Ха. Ха-ха. 

Мне до смерти хочется вот этого зелененького.

Я уверен, что оно меня добьет.

В нынешних реалиях это скорее плюс - ну, типа, вроде как сам выбираешь, от чьей руки гибнуть, вся вот эта возвышенная херота.
(хочу, чтобы эта тоненькая зеленая ручка не заляпала мне плечо тональником)

Я сжимаю сбитые пальцы на горле бутылки раньше, чем Кенни успевает произнести хоть слово - честно говоря, это вообще несложно; щедрый глоток едва не выжимает содержимое слезных канальцев и мочевого пузыря - одновременно. Ментоловое ощущение в груди разрастается до самой настоящей ледяной бури с падающими с крыш сосулями и обжигающими лазерами.

- Я… Я кажется… - я пытаюсь нащупать в пространстве свой рот пальцами с зажатой в них сигаретой. Бармен щелкает зажигалкой. Я не чувствую губ. Вот это-то ощущение мне почти привычно. Ощущение неощущения губ - ну и чего бы то ни было вообще.

Я почти не чувствую, как шевелю ими, когда пытаюсь говорить. Это уже так себе хуйня. Одно я знаю точно - мне нужно идти в одном конкретном направлении. Прямо сейчас и ни минутой позже.
(я сползаю с барного стула с изяществом выброшенной на берег камбалы)
(найти туалет в этой залупе вообще-то та еще задача)

Вообще-то в блаженные секунды покоя, когда вроде как и ничего особо не делаешь
(смотришь в кафель над писсуаром, а кафель плывет и кружится, а грязь сворачивается в крик мунка)
а вроде как и не можешь особо ничем другим заниматься - прекрасно думается.

Ну, или мечтается.

(мечтаю о том, чтобы причиной того, что из меня лилось, был свекольный салат, а не отбитые почки)
(о том, чтобы эрни забыл мой телефон, мое имя и мое лицо)
(о том, чтобы…)

Резко хлопает дверь, и я вздра-вздра-вздрагиваю, и туалет проворачивается в пространстве вокруг меня, будто я - кол, а толчок - коза на привязи, испугавшаяся волка; я дергаюсь, и, короче, ну
струя очерчивает маленькую, но гордую дугу
проливаясь на штанину парниши в кожане
дождем цвета розового золота.

Ширинку я застегиваю на уровне каких-то уже совсем животных рефлексов: мне ведь даже не страшно нихера, вообще нет, ни разу.
(раскаяния я тоже не чувствую)
(бля да че случилось-то вообще)
(пахнет чем-то, рыбой чтоль)
(кортни, ты бля?)

Когда рукав кожана резко взлетает снизу вверх, две последние клетки мозга удивленно тянут ”чевооооо??”

Отредактировано Kaspar Kiraj (2020-08-24 23:35:06)