В вытянутом школьном коридоре, под сводом белых стен и потолков, он сидел недвижно и совершенно один, прислушиваясь к глухим ударам своего сердца, что шло в резонанс с ходом старых настенных часов, щелчки шестеренок в которых разносились по коридору гулким эхом, — тик-тик-тик — так-так-так, тик-тик-тик — так-так-так, — бессердечное время, неумолимо шагавшее вперед по циферблату двумя массивными черными стрелками, отсчитывало бесконечные мгновения, медленно вгоняя занозы разочарования под душевные ногтевые пластины Джека. Он убеждал себя в том, что время играет с ним в пытку, хоть и отлично понимал, что в пытку с ним играло вовсе не оно.
Минуло, по крайне мере, три четверти часа с того момента, как он предстал перед классом со своей «дурацкой», «выдуманной» и «нелепой» историей и был, совершенно предсказуемо, освистан. Предстал один, — совсем один, — в идиотской белой рубашке, пиджаке и галстуке, с докладом о том, чему посвящена жизнь обычного штатного агента ФБР и чем она отлична от такой же жизни обычного гражданина. Предстал один и рассказал все, хотя, изначально, должен был всего лишь представить собравшимся Джона.
Глупо.
Именно так он выглядел в тот момент перед классом — глупцом, лжецом и не ведомой силы дураком, что возомнил себе, словно бы он способен убедить собравшихся, что его «не существующий» отец и впрямь какой-то там настоящий ФБР-овец. Дураком, впрочем, чувствовал себя и сам мальчишка — потому что поверил и потому что понадеялся. На кого? На что? Чего ради? Джон, — за те три неполных месяца, что они уже провели вместе, — ни разу не показал себя человеком слова или, хотя бы, ни разу не дал мальчишке понять, что он жалеет о подобном своем упущении. У Джона была «работа», а Джеку нужно было «не мешать» и ничего нового в этом, на первый взгляд, не было. Хотя нет, кое-что все-таки было — Джек должен был «понять», «понять» и «не мешать», чего он, в общем-то, обычно сделать и пытался. Но не сегодня. Отнюдь — не сейчас.
Тишина вдруг оглушительно взрывается — ударами нескольких пар рук, распахивающих массивные двери актового зала и выпускающих на волю заключенных этого, затянувшегося непозволительно долго, перформанса, посвященного дню отца в их школе. Толпа детей и родителей, галдя на все лады и тональности, устремляется прочь из зала, проносясь мимо сидящего на скамейке Джека подобно стаду буйволов, что бежит по каньону. Топот десятков, а может и сотен, пар ног перемежается с голосами и на некоторое время заполняет собой все пространство. Люди бегут, люди идут, люди прыгают, гулят, смеются, разговаривают и кричат — какофония убойных звуков бьется о выбеленные стены и зависает под потолком, создавая ужасное эхо.
Джек морщитася, Джек злится, зажимает правое ухо ладонью и оборачивается на двери актового зала — из них, подобно ослабевающему напору фонтана, выбиваются последние групки людей, которые, как и все прочие, преодолевая коридор и минуя Картера, скрываются во дворе школы.
Пространство, погасив остаточный звон, вновь погружается в прежнюю тишину, отсчитывая бесконечность эхом хода черных массивных стрелок — тик-тик-тик — так-так-так, тик-тик-тик — так-так-так.
Он сидит неподвижно еще с минут двадцать, — глядя перед собой пустым, разочарованным взглядом и монотонно ковыряя заусенец на пальце, с которого на пол у скамьи тонкой струей сочится кровь, — а затем вздрагивает и, с на мгновение зажегшейся надеждой, смотрит на телефон.
Нет. Просто спам.
— И чему я удивляюсь, — он поднимается на ноги, прячет телефон в кармане своих брюк, закидывает на плечо рюкзак и подбирает свалившийся пол пиджак, по которому кто-нибудь, возможно, успел пробежаться.
Отец так и не пришел — ни на классное собрание, ни на общешкольное, ни даже просто забрать его. Все смс-ки Джека и все его звонки ушли в пустоту «недоступного абонента», на которые Джон ни разу не перезвонил. Случай был не первым, случай был не критичным, но очень показательным и очень... Впрочем, нет. Критичным он, в этот раз, все-таки стал — не потому, что Джек захотел так, а потому, что теперь вся школа будет думать, что он и правда лжец. Лжец и трус, от которого отказалась его собственная семья. Причем, неоднократно.
Он толкнул входные двери и, как и толпа людей до него, оказался на школьном дворе — тот, к текущему моменту, успел опустеть и погрузиться в вечерний сумрак, в здешний широтах и природных ландшафтах наступавший рано, вне зависимости от времени года. Небо было мрачно-синим и угрожающе хмурым — над горизонтом, сливаясь с линией леса, черными пятнами плотнились облака, предвещая ночную бурю. Воздух в городе стоял недвижим и сперт, и медленно остывал после первого дня лета, хоть и был, все еще, достаточно тепл, чтобы выбить испарину за воротником мальчишечьей сорочки.
Не задерживаясь на пришкольной площадке Джек вышел за ограду и двинулся вниз по дороге — туда, где сквозь сгущавшийся сумрак начинали проглядываться зажигавшиеся на ночь огни города, оповещая о том, что первый рабочий день недели в Дерри официально завершился.
Джек шел не торопясь и словно бы специально оттягивал момент своего возвращения домой — постоянно сворачивая с прямой дороги, петляя вокруг домов и то и дело выходя к набережной, чтобы поплевать в воду. Сейчас он не хотел ни видеть Джонатана Картера, ни думать о том, что ему вскоре предстоит его увидеть. Обида, — а это, несомненно, была именно она, — плотно засела под кадыком, не слишком то торопящимся развиваться согласно нормам возраста, и давила на глотку, сжимая ее в невидимых тисках. Ему хотелось закричать, очень хотелось с силой ударить что-нибудь или кого-нибудь, хотелось что-нибудь сломать.
Нет. Не сломать.
Уничтожить.
Стереть с лица этого света и не позволить появиться ни в каком ином.
Но позволить себе совершить нечто подобное Джек не мог — все, что доступно было к уничтожению, и так не имело особой значимости, а все прочее — грозило обернуться большой бедой. И именно бед в своей жизни Картер старался всячески избегать — в этом году с ним их приключилось и так предостаточно.
Трезвон велесипедного звонка отвлек его от бурлящей на перепадах воды — по мосту, в непосредственной близости от него, верхом на новых байках и смеясь во весь голос, пронеслись несколько девчонок. Съехали на пешеходную, свернули налево, свернули направо и скрылись за разросшийся живой изгородью
Снова тишина. Лишь шелест воды под ногами, стремящейся вниз по течению и обгоняющей, волна за волной, саму себя наполнял пространство — ш-ш-ш.
Джек сжал пальцами ограду, наклонился вперед, вглядываясь в течение под мостом, а после, отклонившись назад и запрокинув голову, качнулся и с силой харкнул в воду, стремясь обогнать замеченную волну.
Результата он не увидел — мрак поглотил все его старания, скрыв своей тенью слияние двух вод. Грустно.
Джек отстранился, спрыгнул с перил, на нижних прорезях которых стоял все это время и, вновь закинув запылившийся пиджак на плечо, медленно зашагал дальше.
Духота по-прежнему не увядала. То, что недавно было невинной испариной на затылке, теперь превратилось в промокшую от пота и прилипшую к спине рубашку, что неприятно шевелилась на коже при малейшем движении. Джек старался игнорировать ощущение, но это, время от времени, оказывалось выше его сил — в такие моменты он останавливался, опускал руку с зажатыми в ней рюкзаком и пиджаком к земле, а другой, свободной, стремился отлепить рубашку от спины и дать коже немного охладиться. Помогало не шибко и это злило.
Все также неспешно он миновал еще несколько улиц — петляя, останавливаясь на время и то и дело нарезая круги. Сумрак, к этому времени, уже полностью перешел в ночь, а само по себе время уже явно перевалило за десять. Телефон в его кармане по-прежнему безразлично молчал, из чего Джек делал вполне очевидный вывод о том, что Картер-старший домой по-прежнему не вернулся.
Тем, впрочем, и лучше.
Он снова закинул рюкзак и пиджак на плечи, убрал со лба прилипшие пряди и, немного потянув затекшие ноги, зашагал дальше. Домой ему по-прежнему не хотелось, да и, учитывая обстоятельства, нужды появляться там в ближайшие часы не было. Если только не...
Вульгарно знакомый черный кроссовер марки «Форд» Джек приметил, приблизительно, ярдов с трехста — благо еще не испорченное гаджетами детское зрение позволяло быть таким зорким. Подойдя ближе к подъездному пути около двухэтажного и явно не самого дешевого дома на этой улице, и, тем самым, оказавшись в непосредственной близости вышеуказанного автомобиля, Джек обрел возможность сличить данные по номеру, однако лишь силою брошенной на приборную панель кепки с характерной надписью «Boston Celtics» в этом процессе уже не нуждался.
Тишину ночной улицы нарушил внезапный скрежет стираемых друг о друга зубов.
Вот ведь...
— Сука, - иначе и не скажешь.
Он подступил ближе, подставляя ладонь ребром к боковому стеклу и припадая лбом поверх нее. В контровом свете уличного фонаря рассмотреть содержимое пустого салона было непросто - все детали утопали либо в тенях сумрака, либо в бликах отражающегося от стекла света. Джек мучительно прищурился, силясь рассмотреть что-нибудь примечательное, но так ничего и не увидел. Внутри салона не возникло ровным счетом ничего особенного - разве что переднее пассажирское сидение было отодвинуто и отклонено нетипично сильно.
Джек выпрямился, убрал от стекла руку и, наконец, обернулся на дом. Красный кирпич, два этажа, высокие белые окна, небольшое крыльцо и подобие палисадника по обеим сторонам от него. Окна верхних этажей были безжизненно черны, в то время как на первом, - слева, - теплыми огнями в хрустальной люстре мерцал свет. Мальчик подошел ближе. По ту сторону массивных белых рам, подобно кулисам, прикрывающим от зрителя сцену, висели дорогие портьеры из гобелена. Для Джека, который едва ли разбирался в тканях, эта особенность интерьера не имела существенного значения, однако, впрочем, она бы могла рассказать немалое о владельцах этого дома тому, кто умел обращать внимание на детали. Сквозь вытянутую полосу окна, что не было прикрыто шторами, он мог наблюдать прочее убранство коттеджа - его статную гостиную, обставленную, словно в мэрии, кожаными диванами и мебелью из красного дерева, его холл, часть которого виднелась в арочном проеме, вместе с куском широкой лестницы, ведущей на второй этаж и его иные, менее примечательные детали.
Стараясь двигаться бесшумно и в душе надеясь, что двор не оборудован датчиками движения, что включают уличное освещение при малейшем шевелении в зоне их досягаемости, мальчик подошел к желтому окну так близко, как позволяли кусты гортензии под ним, и немного наклонился - в этот момент тяжелый гобелен зашевелился и из мертвой зоны на свет вышла уточненная фигура, облаченная в один лишь шелковый домашний халат.
Сердце Джека пропустило пару ударов и следом забилось сильнее. Он проглотил слюну, ставшую внезапно слишком вязкой, и попытался наклониться еще сильнее, стремясь увидеть больше, но эта необходимость отпала буквально через секунду - из глубины холла, одетый в рабочий костюм-двойку, с ослабленным галстуком, бутылкой ни то вина, ни то шампанского в одной руке и бокалами под него в другой, на свет гостиной вышел его отец. Мальчишка присел и немного отодвинулся, прячась в тени двора. Фигуры, отделенные от него двойным стеклопакетом в дорогой беленой деревянной рамке, обменялись парой фраз и опустились в оксфордское кресло, одна поверх другой - Джонатан был первым, леди (если можно было назвать ее так) - примостилась у него на бедре, элегантно (а для Джека - вульгарно) закинув одну длинную ногу на другую, и положив ладонь с тонкими пальцами мужчине на затылок. Они о чем-то разговаривали. Джек не мог слышать голосов, но по тому, как шевелились губы Картера-старшего и по тому, каким, по внешним признакам, казался он расслабленным, разговор их явно шел не о работе - во всяком случае при Джеке он дела рабочие с таким видом никогда не обсуждал.
Джек присел еще ниже, опасаясь быть замеченным случайным взглядом в окно. Он не знал, на что смотрит, но точно предугадывал все, что увидит - от разлитой по бокалом бледной жидкости, до обмена улыбками, объятиями и... Ему вдруг стало дурно - сердце забилось под самым кадыком, уши вспыхнули жаром, а в желудке вдруг образовалась локальная черная дыра. Он попытался проглотить это ощущение, но с каждой новой деталью разворачивавшейся перед его взором сцены, явно не предназначенной для внимания свидетелей (и, тем более, детей), мерзкое ощущение внутри его тела становилось все более и более явным. Джека затошнило. Он силой вынудил себя просидеть перед окном еще минут пятнадцать, - до тех пор, пока возможное продолжение не стало казаться ему чрезмерным для его собственной психики, - а после отпрянул от окна с такой яростью и такой прытью, что не только задел и поломал несколько веток на несчастных гортензиях, но и, неожиданно для самого себя, задел голенью водосточный слив. Резкая вспышка боли затмила разорвавший тишину гул, пронесшийся по сливной конструкции - Джек, что уже бежал по двору, проигнорировал что первое, что второе.
Обида и злость, уже навещавшие его сегодняшним вечером, вернулись с утроенной силой. Ему едва удавалось отдавать голове приказы, чтобы та не забывала смотреть по сторонам на дороге, ведь все сознание мальчишки теперь было плотно занято едким осознанием предательства - увиденное, отнюдь, не открыло Джеку глаза на происходящее, но пырнуло тупой заточкой в то самое уязвимое, что покоилось в сознании Картера. Предательство старших - оно и впрямь становилось нормой в его жизни. Сначала мать, что предпочла ему этого Шона, который одним своим появлением в их жизни подвел черту под их возможным счастьем, потом дед, отрекшийся от него сразу, как только аппарат ИВЛ, гонявший кислород по погибшему телу Лив, оказался отключен, затем сам Шон, однозначно заявивший на судебном заседании о том, что он не намерен брать на себя опеку над мальчишкой, а после Меган и сам Джон - оба отчаянно не желавшие этой ответственности, свалившейся на них без предупреждения и оба, очевидно для Джека, не отказавшиеся бы от возможности открутить время назад достаточно, чтобы это ответственности избежать - все они повторяли один и тот же путь, который Картер-младший умел уже просто предугадывать.
Его это оскорбляло. Оскорбляло много сильнее, чем все те слова, что он ежедневно выслушивал о себе в школе - суждения и издевки посторонних ему, безусловно, были неприятны, но даже они не шли ни в какое сравнение с теми ощущениями, что вызывал сам факт осознания их небезосновательности. И ведь он знал, - знал, что отнюдь не работа вынудила Картера не явиться на сегодняшнее мероприятие, - и все равно до последнего старался убедить себя в обратном, ведь это тоже ранило, но хотя бы не так сильно.
От былой медлительности не осталось и следа - теперь Джек летел домой с такой скоростью, словно бы опаздывал на поезд отсюда. Тишина вечерней улицы меркла в шуме собственного дыхания, горло саднило от слишком большого объема воздуха, потребляемого легкими, стопы сводило от напряжения, а в голове стучала кровь. Он шел так быстро, что собственные ноги с трудом поспевали за заданным темпом. Рубашка теперь облепила тело полностью, рюкзак постоянно сваливался, пиджак влачился почти по земле, и даже штаны, на тощих мальчишеских бедрах, от пота постоянно липли к коже.
Джек миновал станцию полиции, неудобный, неправильной формы перекресток, обзор на котором всегда был крайне ограничен, старый заброшенный продуктовый магазин с давно обвалившейся крышей, закусочную и отделение почты. За небольшой кирпичной постройкой, вмещавшей в себя дешевую прачечную, магазин электротоваров и пару этажей квартир для малоимущих, узкая двухполосная дорога брала резкий поворот вправо и устремлялась на холм, ввысь. Джек перебежал ее по-диагонали, даже не глядя по сторонам и не убеждаясь в безопасности этого маневра, и выйдя на газон поспешил куда-то вглубь часто посаженных деревьев - туда, где углом серой черепицы, подсвеченной светом одинокого фонаря, выглядывал их арендованный дом.
Стандартная архитектура конца 60-х - брус "восемь на шесть", белый сайдинг, два этажа, наклонная крыша, крыльцо и небольшой балкон сразу над входной дверью, лишенный всякой практичности. Предыдущий арендосъемщик, впрочем, найти ему применение явно смог и использовал балкон как курилку - заехав сюда пару месяцев назад, сразу после того, как суд узаконил опеку Джонатана, они обнаружили в его дальнем углу целый склад банок из-под фасоли, доверху набитых окурками. Банки, разумеется, в тот же день оказались выброшены в мусорный бак у дороги, но запах - кислая смесь никотина и гнили - остался. Он был особенно хорошо слышен рядом с окном в комнате Джека - единственной комнате, выходивший окнами на сравнительно открытое пространство и потому получавшей больше естественного света, чем любая другая. Дом, как уже упоминалось, не представлял из себя ничего особенного - два этажа, три спальни наверху - Джека, Джонатана и гостевая, - плюс ванная и туалет, а также гостиная, кухня и еще один санузел внизу. Кладовая, заваленная всяким хламом, шла бонусом и как полезная площадь не учитывалась. В доме также был подвал, но за два месяца, прожитых под этой крышей, в него они так ни разу и не спустились.
Джек отпер дверь своим ключом, толкнул ее и ввалился в помещение, сочетавшее в себе одновременно кухню, холл и гостиную. В нем, не выветрившийся с утра, стоял запах бытовой гари от сожженной в спешке яичницы и было, как и везде в городе, жарко и душно.
Мальчишка замер у двери, опустив рюкзак и пиджак на пол, и упершись одной рукой в колено, наклонился, пытаясь отдышаться. Горло его все также надрывно саднило, сердце продолжало бешено стучать о ребра, вены на шее и висках некрасиво вздулись, а мокрые от пота волосы сбились на макушке.
Джек выдохнул хрипло, закашлялся, попытался втянуть ртом воздух и закашлялся снова - дыхание, подгоняемое не только усталостью, но и злостью, совершенно не желало приходить в норму. Он выпрямился, прерывисто втягивая воздух через маленькую щелку губ, скрывавших плотно сомкнутые челюсти, и попытался силой замедлить до боли вздымающуюся от дыхания грудную клетку - попытки, несколько их подходов, завершились поражением. Джек замер. Плотно, до побледнения, сжал и без того тонкие губы и, обведя взглядом ночную комнату, вдруг размахнулся и с огромной силой швырнул свой рюкзак через все помещение - тот, перекувырнувшись в полете, врезался в полку на противоположной стене и снес все ее содержимое на пол.
- Ненавижу тебя! - крикнул он надрывно в пустоту ночного дома, но дом не ответил ему даже эхом.
Джек сжал кулаки, махнул руками по воздуху, словно собирался врезать ими по поверхности стола, топнул ногой и не размыкая губ сдавленно закричал - боль, злость и разочарование, - чувства, что весь сегодняшний день ждали своей очереди, - начинали выползать на поверхность. Картер буквально чувствовал, как они закипают внутри и прорываются сквозь его оболочку.
Он сорвал с себя галстук, кинул его и пиджак куда-то в сторону и, хватая самого себя за голову развернулся и с силой пнул входную дверь - та зазвенела витражными стеклами.
- Ненавижу! Ненавижу вас всех! - его голос был непривычно низкий и сиплый, словно бы кто-то намеренно изменил тональность в настройках его голосовых связок.
В доме сам собой зажегся свет.
Джек этого не заметил.
Хватая самого себя за волосы и сильно, болезненно дергая, он принялся ходить по гостиной взад-вперед, подобно тому, как сумасшедшие мечутся в своих коморках. Злость, словно прорвавшийся гнойник, извергалась на поверхность, но в отличие от отравленной органической массы, не приносила своему хозяину ни грамма облегчения - напротив, Джеку казалось, что с каждым новым вдохом ярость захлестывает его лишь сильнее, подобно пламени, что питается кислородом.
Он на мгновение замер посреди комнаты, сотрясаясь от невидимых слез, снова схватил себя за волосы, потянул их с силой, а когда не добился нужного эффекта - размахнулся и с силой ударил себя кулаком по голове.
В ушах зазвенело.
Он топнул ногой. Топнул еще. Подпрыгнул на месте и вложил максимум мощи в то, как вошел пятками в пол и закричал во весь голос, стараясь избавиться от терзавших его ощущений, но ощущения изменились едва ли. Тогда, с трудом контролируя собственное тело, он метнулся к шкафу, в котором, за кучей транспортного мусора, Джонатан, что явно надеялся остаться не замеченным, прятал несколько бутылок своей "микстуры от дурных мыслей" (так, в пору раннего детства Джекки, любой крепкий алкоголь называл их с матерью сосед). Выкинув наружу все коробки и специальную воздушную пленку для транспортировки, мальчишка ухватился за первую попавшую под руку бутылку, и, наспех открутив крышку, приложился к ней не глядя - горло тот час обожгло, словно огнем. Джек закашлялся, проливая на себя немного содержимого бутылки. Адское пойло скатилось вниз по горлу, упало в пустой желудок и моментально всосалось в организм - печь начало изнутри.
Он снова приложился к бутылке - на сей раз аккуратнее и дольше, - в несколько больших глотков насыщая себя тем, чем насыщать не следовало, но на сей раз вместо жара ощутил холод. Он, незаметно, пробрался от пальцев к животу Джека, обхватил своими липкими, костлявыми руками его ребра и заставил волосы на затылке встать дыбом.
Картер опустил бутылку, выдохнул и замер - он был знаком с этим ощущением и ненавидел его ничуть не меньше, чем все иное, что успело приключиться за сегодняшний проклятый день.
- Проваливайте, - прошептал он в пустоту. - Я сказал - УБИРАЙТЕСЬ! - но холод никуда не делся. Напротив, мелкими прикосновениями к коже, он проникал, прорывался внутрь.
Джек обернулся, нахмурился, напрягся - рваной шеренгой, зиявшей пустотами его дома, перед его взором, ровно посреди гостиной, возникли люди. Нет. Оговорка - то, что когда-то давно, возможно, было людьми. Облаченные в полу-сгнившую форму и плоть, лишенные кто руки, кто ног, кто головы, кто глаза, они стояли между книжной полкой и обеденным столом на четыре персоны, и покачивались, словно зомби в дешевых фильмах - на зомби, к слову, они были похожи больше всего. Джек знал каждого из них по-имени, хоть и не знал, откуда это знание возникло в его голове. Эти люди, - существа, - приходили к нему уже третий месяц и Джек, к возможному удивлению кого-либо, их не боялся.
Оговорка номер два - теперь уже не боялся.
Впервые он увидел их ночью, последовавшей за тем днем, в который Джонатан нанес свой первый визит в дом его тетушки - они стояли в шеренгу, точь-в-точь, как сейчас, и смотрели в его окно с территории заднего двора. Тогда увиденное так потрясло Джека, что он едва смог сомкнуть глаз в ближайшие три дня.
Со временем их встречи стали чаще и уже не столько пугали мальчика, сколько раздражали его - пронизывающий холод, с которыми они приходили к нему, и их собственный отвратительный вид попросту не могли вызывать у него приятных ощущений. Они злили Джека, доставляли ему дискомфорт.
- Что вам нужно? А? Что вам нужно?! - крикнул он в лица тех, у кого они имелись, но ответа не получил - призраки, зомби, или кем они там были, продолжали стоять рядом, но не смели подойти ближе. Джек знал, что теперь они его боятся. - Что?
Конечно всегда оставались шансы, что их появление, случившееся практически одновременно с возвращением в его жизнь Джонатана Картера, - возвращением именно потому, что он, собственной оплошностью, когда-то дал этой жизни начало, - являлось чистой воды совпадением, но Джек, само собой, в подобные совпадения не верил. Он не догадывался - знал - что все странности отца, весь его потайной мини-бар и подрагивающие, порой, пальцы имеют много общего с тем, что Джек видит перед собой.
И это злило лишь сильнее.
- Убирайтесь! - крикнул он громче и злее предыдущего, как если бы только от его воли зависело поведение этих существ. - Я сказал - ПОШЛИ ВОН! - он замахнулся и что было сил метнул бутылку с пойлом в голову одного из зомби.
Бутылка пролетела мимо и, взорвавшись тысячами маленьких осколков, рухнула на пол. Янтарное содержимое хлынуло наружу, брызнуло на стены и окропило оказавшийся внезапно включенным электрический радиатор - тот, словно оскорбленный таким поведением, выпустил несколько искр и, через секунду, превратился в открытое пламя.
