Тоска закончилась, и да, я не беру в расчёт
Что хлебнул сполна её, и в сотый раз возьму ещё

Берт прикасается к шраму на шее каждый раз, когда хочет скрыть страх, поднимающийся из глубин сознания, цепляющий за собой ужасы прошлого и реалии настоящего. Пальцы скользят по шершавой поверхности, но движение это вовсе не успокаивает, а скорее напоминает, что жизнь Берта, в сущности, ничего не стоит, по крайней мере, теперь.

Когда-то он улыбался широкой улыбкой, а ветер, навечно запутавшийся в его волосах, был попутным. У Берта до сих пор вызывает самые теплые воспоминания его мать, хрупкая красавица Эмми Уокер, растившая его одна на небольшую зарплату официантки в кафе.

Она родила его непростительно рано, в 19 лет, когда только задумываешься о будущем, выбираешь университет для поступления и платье для похода в клуб. Собственно, в заведении по типу последних она и познакомилась с будущим отцом Берта, но вовсе не рассчитывала продолжить встречи после ярко-алого рассвета. Это был лишь один вечер, когда умница Эмми позволила себе быть развязной тусовщицей, а не примерной девочкой. Один вечер, который раз и навсегда изменил её жизнь.

Берт не помнит, чтобы мама унывала в его присутствии, он всегда делал вид, что не слышит её слез по ночам, что не замечает, как потускнели её глаза и как усталость забирает с собой молодость. Он старался, очень старался ради мамы быть хорошим мальчиком, прилежно учиться, помогать с домашними делами в меру сил и возможностей. Посуда в доме всегда была чисто вымытой, немногочисленные вещи лежали на своих местах и старательно изображали хоть какой-то уют. Берт даже пытался понравиться бабушке и дедушке, которые наведывались не чаще, чем раз в месяц, чтобы унизить его маму – по-другому он это назвать не мог – и сделать одолжение в виде какой-то ничего не значащей денежной помощи.

Берт потом узнал, что Эмми Уокер была выходцем из очень набожной семьи, которая так и не приняла её грех – беременность вне брака, но и не дала сделать аборт, обрекая совсем юную девушку на страшное существование без поддержки семьи с крошечным орущим комочком на руках. Берт старался полюбить родителей мамы ради нее, но сейчас он искренне ненавидит их, и ненависть эта не гаснет с годами, прошедшими с их последней встречи на похоронах матери.
Берт бесконечно винит себя за то, что своими стараниями выбивал улыбку родного человека, но оказался слеп к её страданиям. Он до последнего не замечал, что тяжелая работа практически без отдыха сломила Эмми слишком рано, заставив тлеть заживо. Его, Берта, единственный огонек в жизни гас, а он даже не замечал этого, продолжая до скрипа натирать тарелки, выслуживаться перед учителями в школе и приводить их небольшую квартирку – единственный стоящий подарок деда и бабки – в порядок.

У него всегда было мало друзей. Щуплый паренек с непослушными волосами был обречен, ведь у него не было отца, он жил бедно и стремился учиться хорошо. Редкие приятельские отношения он сейчас уже и не вспомнит, разве что Молли, худенькую блондинку, которая однажды поделилась своим обедом, когда Берт забыл свой дома. И Каспера, который советовал книги и рассказывал, что хочет однажды обнаружить в себе зета-ген и быть мутантом. Конечно, он планировал стать супергероем и спасать людям жизнь, но его мечте не суждено было сбыться.

Сам Берт ничего подобного не хотел. Ему хотелось скорее вырасти и пойти работать, чтобы мама перестала брать двойные смены, лишь бы он был обут, одет и хорошо накормлен. Берт прекрасно понимал, какими усилиями Эмми достаются деньги на его школьные поездки, в которых она никогда не отказывала сыну, и в какой-то момент просто перестал ей рассказывать.
Он старался, правда старался, но мама все равно угасла, так и не разогнув скрюченного торса, так и не попробовав десерт в том самом французском ресторане, куда обещал сводить её Берт, так и не купив то красное платье, вырезку с которым бережно хранила среди страниц немногочисленных книг, чтобы были у них дома.

Кем ты стал, человек без лица?
Подсчитаем финальный итог

Уокер никогда не назовет точной даты, когда он, в сущности, перестал улыбаться. Он вообще не любит рассказывать о себе, прикасаясь в такие моменты к шраму на шее и заглушая тупой болью ту самую острую, которая пронзила его сердце на похоронах. Парнишка в тот день не промолвил ни слова, ему было плевать на громкие слова священнослужителя, на тихие – о том, как рак груди быстро унес жизнь такой замечательной девочки - его родственников, которых прежде не видел. Он просто смотрел на медленно опускающий гроб и не верил, не верил, что мир может быть настолько несправедлив, настолько жесток и безобразен.

Берту не хотелось жить с родителями мамы, но ему было всего 14 лет, а значит, закон штата не предоставил ему выбора. Сухим законам было невдомек, что Берт может сам позаботиться о себе, что он будет зубами землю грызть, но сможет и подрабатывать (нелегально, конечно) и хорошо учиться, закон считал, что он не справится. Громом среди ясного неба тогда стала новость о том, что право опеки переходит отцу – Хаокиму Гржибовскому, совсем недавно ставшему ведущим инженером LCorp.

Злость, обжигающим пламенем растекающаяся по венам, перемешивалась с надеждой, не позволяя Берту понять, что же конкретно он чувствует к неожиданно обретенному отцу. Тому дела не было до них с мамой больше четырнадцати лет, но сейчас он отчего-то не отказался от наследника, принял его в свой дом.

Хоаким не раскрывал отеческих объятий, не рассказывал, как же он рад узнать, что у него, оказывается, есть сын, не просил рассказать о матери. Он даже не сказал, как прочитать его фамилию и не сломать язык. Подчеркнуто деловой тон, оценивающий взгляд и приглашение на тестирование вместо приветствия. Тогда Берт наивно полагал, что отец хочет убедиться, что он действительно собирается заботиться о собственном сыне, что ему нужно подтверждение ДНК, но в чистой лаборатории чересчур дружелюбные люди в халатах проверяли совсем иное.

Жизнь Берта круто меняется, но он чувствует себя в ней чужим. Дом отца был совсем другим – больше, красивее. Больше не нужно было мыть тарелки самому, следить за чистотой кухонных штор. В школе, когда узнают, кто его отец, приходят выразить соболезнования по поводу смерти матери, даже не зная её имени. В те годы Берт много дрался, несколько раз в месяц его лицо было залитой кровью из разбитого носа, правый глаз подбит, а верхняя губа рассечена – никто не смел даже упоминать имя его мамы сейчас, когда они поливали грязью эту замечательную женщину при жизни.

Отец в дела сына не лезет, но замечает, что вести себя так не пристало, и Берт может кого-нибудь покалечить, ведь он мутант. Эта новость выбивает из колеи подростка, но нет ни единой причины не верить отцу – Уокера проверяли в лаборатории, они точно знают, что у него есть тот пресловутый зета-ген, о котором так мечтал в свое время Каспер. Но отец просит не распространяться об этом, возможно, считая людей недалекими, боязливыми, но способными причинить вред тому, кто отличается от них.

Теперь Берту нужно научиться владеть тем, что преподнесла ему природа. Его отец тоже мутант, а значит нет смысла не верить тому, что он делает. Уокер все же настороженно, но позволяет смежному отделу облачать его в халат, записывать показания с приборов, вкалывать что-то в сгиб локтя. Все это время отца нет рядом, он все также холоден, он дальше от Берта, чем родители мамы, которые испытывали хоть одно искреннее чувство к нему – ненависть, но Уокер не оставляет надежды. Его считают угрюмым, драчливым, проблемным – каким он не был еще совсем недавно, но он отчего-то верит, что не безразличен отцу.

Уокер снова старается. Азарт в глазах отца его пугает, но он старается поддерживать к себе интерес, старается снова быть хорошим мальчиком, но уже не испытывает тех же чувств, как когда он просто хотел сделать жизнь мамы хоть чуточку проще. Берту страшно, непонятно. Он словно идет по краю пропасти и старается не сорваться, хотя там, из кромешной тьмы, он слышит слова одобрения, слова, заставляющие желать оступиться.

Однажды он перебарщивает и едва не сжигает лабораторию. Его сила, до сих пор непонятная, наконец обретает очертания – он не пирокинетик, но он может создавать природный газ, управлять им и поджигать его. Всего-то достаточно маленькой искры, которая всегда должна быть с собой.
Словно в качестве подарка и исключения одновременно, Хоаким дарит сыну обычную серебристую Зиппо и учит водить. Отец любит скорость, любит рисковать. Именно тогда Берт замечает в глазах родственника безумный огонек, и он ему не нравится, подарок и минуты, проведенные с отцом, не ложатся в душе приятным воспоминанием, а рождают еще пока неясную тревогу, заставляют все чаще хмуриться, образовывая характерную межбровную складку.

Берт все еще старается, чтобы заполучить мнимое одобрение отца, чтобы почувствовать еще хоть на миг ту любовь, что дарила его мать. В его голове образуется прочная связь, в которой быть лучшим, значит быть достойным чего-то, иначе никак, иначе ты никчемен. Уокер с легкостью соглашается стать объектом экспериментов с сывороткой – Хоаким хочет видеть все, на что способен его сын. Но вместе с силой приходит почти полное отсутствие контроля над ней.

And I wish I could help
But it's hard when I hate myself

Стены лаборатории, которые он видел чаще, чем свою комнату, навсегда впитали его крик, полный боли, когда его руки горели, когда он не мог отвести от себя газ, что создал. Сквозь пелену слез и красноватую дымку он видел безразличный взгляд отца, недовольный, разочарованный. Хоаким хотел большего, он говорил, что за мутантами будущее, но лишь за сильными, а таков ли его сын?

Берт пытался доказать, что равных ему не будет. Пока его руки покрывались белесыми сетками ожогов, от которых уже не могли избавиться лаборанты с исцеляющими силами, пока он пытался усилить контроль над способностью, над сывороткой, отец продолжал собственные эксперименты, и готов был разговаривать с сыном лишь при достижении результата. Берт так до сих пор не знает, что его сила не в создании природного газа, что он мог защитить себя, лишив пространство вокруг рук кислорода, что его мутация намного многограннее, чем представлял отец. Он наращивал мощь искусственно, вслепую, обладая изначально очень неплохим потенциалом.

Уокер думал, что на этот раз он справился. Он контролировал свою способность, он больше не поджигал никого и ничего, он больше не получал шрамов, он готов был увидеть гордость на лице отца, но этого не случилось.
В один из обычных дней радикалам удалось проникнуть в лаборатории и захватить Берта в качестве заложника. Их глупость была сравнима с глупостью самого Уокера, наивно полагавшего,  что отец выполнит требования террористов если не из-за родственных чувств, то хотя бы потому, что Берт справился.

Это они оставили на шее Уокера этот безобразный узор шрамов. Это они угрожали отрезать ему по пальцу в час, если их не послушают, но это он, отец, был по всем виноват. Хоакиму было плевать на сына. Он не шел на переговоры с террористами и не собирался даже пытаться.
Страх, крик и боль навсегда заперты в грубой сеточке резаных узоров. Это уродство всегда будет напоминать Берту, что он ничтожество, что они никому не нужен, что он просто подопытная крыса.

Крик отчаяния и разрывающая изнутри жажда выплеснуть гнев провоцируют всплеск. Берт лишь помнит, как кто-то из радикалов прикурил, а дальше огонь, крики, его единственный шанс сбежать. Ему удалость уйти, спастись, но он не вернулся к отцу. До Уокера наконец дошло, что у него никогда и не было отца, он был лишь экспериментом.
Вены под еще свежими шрамами неприятно пульсируют, вызывая головную боль. Берт прячется от мира под грязным мостом, тихонько скуля под звуки машин, проносящихся над головой.

Он был бедным, он был богатым, теперь он стал нищим. Единственное, что у Уокера всегда было – это старание. Но сейчас он устал, он хочет спрятаться, сбежать от отца, от собственной жизни, от боли, что чувствует каждый день.
Берт не вернулся домой к отцу, он живет в пустующем недострое и лишь по смскам из банка знает, что отец в курсе побега, что он откупается от сына деньгами. Это не те деньги, что нужны Уокеру. Университет или колледж ему уже не светят, так что парень устраивается продавцом в небольшой магазинчик, рассказывая всем, что он сирота. И в документах все еще фигурирует фамилия матери как единственно верная.

В обострившемся противостоянии мутантов и людей Уокер не находит себе места. Ему просто плевать, внутри него черная дыра и он не знает, чем её заполнить. Но иногда он выходит на улицы города в черной балаклаве и помогает тем, кто не справится сам. Он не совершает громких подвигов и не несет знамя мутантов поверх собственной головы, он просто помогает тем, кому нужна помощь, и не показывает лица.

Берт уже давно не улыбается. Он не дружелюбный сосед. У него нет своего дома, нет семьи и нет будущего. Он вместе с шрамом пытается спрятать свою боль, пытается избавиться от страха или хотя бы сбежать от него, но лишь глубже зарывает внутри до того момента, когда он взорвется, подобно природному газу.
Он старается не привязываться к людям, врет, что ему комфортно в полном одиночестве. Он никогда не говорит о том, что чувствует на самом деле, отделяясь иллюзорной стеной от тех, кто рядом. Он почти убедил самого себя, что ему плевать на Берта Уокера, что если однажды он не проснется, значит мир станет лучше.

That's what you get for thinkin' you're unique