— Мам, когда?
— Никогда.

Неприятный разговор по кругу в течении трех лет в этой стране. На нем отвратные джинсы из секонда, майка с Винни Пухом и отвратительный русский акцент, который так злит мать.
«Все и так понимают откуда ты».

У Глеба невоспетая любовь к родине, злость на правительство и на собственных родителей
(и плевать, что не только они творили херню на тех шествиях)
уже вот три года. Ему всего двадцать пять, вся жизнь впереди и всего два года на возможность восстановиться в воен.мед.

У него разрушенные мечты и идущая по пизде жизнь и, вроде бы, за три года можно было и смириться, но про таких, как Глеб говорят, что юношеский максимализм переходит в кризис среднего возраста. Глеб не то, чтобы не согласен, но возмущаться каждый раз по кругу это не мешает.

На нем черные перчатки из плотной кожи даже в жару, потому что чем дальше в лес — тем сложнее контролировать эмоции, а следовательно и силу. Жить это не мешает, а насквозь промороженная комната уже даже не представляет дискомфорт. Ну подумаешь, зато всегда видно, когда он не в духе. А не в духе он практически всегда.

На самом деле, хочется сорваться, но нельзя. Срыв гарантирует проблемы, а положение мутантов и так ухудшалось в обществе с каждым годом — вот он злополучный откат в процессе прогресса. Было в этом что-то забавное, конечно, если не относить себя к той группе, на кого этот откат направлен.
Срыв гарантировал парочку замороженных улиц или кварталов, или там не только кварталов — Глеб особо не осознавал насколько простирались его возможности, хотя, иногда хотелось попробовать.

Выбегать из дома с хлопком двери, когда тебе двадцать пять лет — это, конечно, тот еще пиздец. Можно было бы еще и притопнуть ножкой, чтобы показательно так, но Елена давно не велась на показательность, поэтому приходилось просто сбегать.

Погода была просто отвратительной: то ли дождь, то ли снег — типичная слякоть, которая так свойственна для России.
(напоминай себе побольше о родине, это ведь так здорово отражается на твоем эмоциональном состоянии)
Глеба это радовало — главное, что не жара. Выматывающие плюс тридцать летом — худшее, что случалось с ним после переезда из России. Лучше бы они бежали в какую-нибудь Аляску, а лучше бы вообще нет.

Настроение скатывалось в стабильный ноль, ага тот самый который по Кельвину, и не хотело подниматься обратно совсем.

У Глеба, если уж углубляться во все его пиздострадания, было не так много причин быть несчастным и жаловаться на худшую жизнь. Мать говорила, что все его стенания выглядят, как стенания богатых, которым купили мерс не того цвета. Глеб лишь закатывал глаза на это, отвечая, что мерс не того цвета — тоже драма, если нет других.

У Глеба другие были. Например, блять, проебанная Родина.

(спасибо, мам, не отравили бы нас там)
(ну да.)
(ну. да)

А еще мечты, друзья, и вот снова по кругу, пока самоненависть и жалость к себе не перешагнет на новую величину.
Бесконечность — не предел, так считал Глеб, поэтому таких кругов было очень много, а на пике можно было раздраженно заморозить кухню там, либо чью-нибудь спальню
.
(не свою)
(свою даже Адский Огонь не согрел бы)

И по итогу получался забавный уроборос, жравший сам себя. И никакого выхода эмоций, кроме непосредственной силы, но это мало помогало — это он просто не контролировал даже, если очень хотел.

В итоге, рано или поздно большой бабах должен был случиться.
Мать надеялась, что поздно.
Отец больше был похож на тряпичную куклу, которая мнение то имела постольку поскольку.
(иногда не имела
мам, ты точно не промывала ему мозги?)
Глеб вообще не понимал с чего бы это ему срываться. Он же само спокойствие. Ледяное спокойствие
(ха-ха)
(еще немного и мы опустимся до каламбуров Бэтмена и Робина)

Погода была просто отвратительной, что только распаляло. Ну знаете, когда вы идете с работы домой, где и так все херово, на работе тоже такое себе, а вокруг люди и природа так и норовят ебнуть лопатой по голове. Причем не специально,
(и это даже не лопата, блять
люди так живут
природа так существует),
но это все равно бесит, сука.
С Глебом было примерно так же. И вот ты готов приписать себе во враги даже неправильно пролетающую птицу.

Глеб не сразу начинает замечать, как температура начинает понижаться, причем не плавно, как он обычно это делал, а резко, урывками. И хватает буквально пары секунд, чтобы в радиусе метров пяти оказался жуткий мороз. Глеб не считывает — ему комфортно. Бетон начинает покрываться инеем, а столб к которому он прикасается промерзает насквозь.

В голове пустота и безразличие, еще больше, чем обычно, а мыслить трезво получается так себе. Мысли испаряются по щелчку пальцев и приходит даже не ярость, нет. Отрешенное бешенство на все разом, но и конкретно на некоторые вещи.

Бетон промораживается под ногами, а мертвая зона начинает разрастаться в радиусе все больше и больше. Голубя, что входит в нее, ебашит перепадом температур,

(глебу почти жалко голубя
только вот себя еще сильнее)

Не ярость, но бешенство на несправедливость каждого решения, что приняла за него судьба.
Первая глыба льда, пущенная в дом, разбивает окна вдребезги.
Вторая пробивает машину насквозь
(там был кто-то? глеб не видит, он идет дальше)

Внезапное желание уничтожить. Просто уничтожить без причины, чтобы с корнем и, чтобы было больно — появляется из ниоткуда и не хочет уходить.